Игумения Таисия (в миру – Мария Васильевна Солопова) родилась 4 октября (ст.ст.) 1842 года в Санкт-Петербурге в семье морского офицера. В своих «Келейных записках она писала «Родители мои происходили из древних дворянских родов: отец из Новгородской губернии Боровичского уезда, а мать, москвичка, из рода Пушкиных»[1]. Долгое время супруги не имели утешения в детях, которые умирали во младенчестве. Как вспоминала мать будущей Леушинской настоятельницы: «Я уже отчаялась иметь утешение в детях, утешение единственное, по мнению моему, доступное мне. Много и горячо молилась я о том, чтобы Господь не лишал меня этого утешения, дал бы мне хотя одно дитя, оставив его в живых; особенно же молилась я об этом Матери Божией, нарочно ходила пешком в Ее храмы к Ее чудотворным иконам, пред которыми изливала свои слезные мольбы, дерзновенно напоминая Ей, что Она Сама была Матерью и может сочувствовать скорби земных матерей, хотя и грешных и недостойных Ее помощи, но в Ней имеющих единую, твердую надежду. И не посрамила меня Владычица, Надежда ненадежных. Она даровала мне дитя – дочь, которую я из чувства благодарности к Ней назвала Ее именем – Марии»[2].

Следовательно, игумения Таисия была в самом буквальном смысле вымолена у Господа и Богородицы, что во многом предопределило ее дальнейший жизненный путь. Примечательно, что свое мирское имя она получила в честь Пресвятой Владычицы, с ранней юности отданной в храм Господень. Крещена же будущая настоятельница была в честь преподобной Марии Константинопольской (память 26 января по старому стилю), поскольку в православии из чувства благоговения не принято давать детям имена Господа и его Пречистой Матери.

Игумения Таисия вспоминала: «Когда мать моя молилась о даровании и сохранении ей ребенка, она давала многие священные обеты, как сама мне об этом говорила. Один из таких обетов состоял в том, чтобы всеми силами стараться вложить в сердце ребенка страх Божий, любовь к Богу и ближним и, вообще, сделать его хорошим христианином. Она со всем усердием старалась выполнить этот обет, внушая мне еще с самого младенческого возраста все правила христианской жизни, стараясь применять их во всем и ко всему, что каким-либо путем было доступно моим детским понятиям.

До сего времени помню я некоторые примеры такого христианского воспитания, вполне достигшего цели (применительно детскому развитию). Я уже упоминала, что до восьмилетнего возраста была единственным ребенком родителей. Отец постоянно находился на службе, нередко ездил «в плавание». Бабушка давно уже не жила с нами, а мы с матерью моей были всегда неразлучны до времени поступления моего в институт. Бывало, накупит мне много гостинцев, отдаст их в полное мое распоряжение; и прежде всего прикажет разложить все на столе, чтобы видеть все, затем как будто мимоходом подойдет ко мне и, указывая на стол, говорит: «Ах, Машенька, какая же ты богатая, счастливая, сколько у тебя разных лакомств, а у других-то, несчастных, бедненьких и хлебца нет, – ты бы поделилась с ними, они бы за тебя Богу помолились, а молитва нищенки доходна до Бога». Расположенная такими словами матери, я отдавала матери все до последнего, и она, не отказываясь, принимала все, говоря, что знает много бедненьких, которые часто ее просят, и что отдаст им все это. Через несколько же времени она подзывала меня и снова давала мне часть гостинцев или тех же самых, или подобных им, говоря: «Вот, ты была добрая девочка, поделилась с нищенками, – вот тебе Господь и еще послал, благодари Его, когда будешь молиться, и всегда, всегда делись, Он будет любить тебя». Сделала она мне копилку, куда часто опускали мне, в мою собственность, серебряные пятачки; когда я с няней шла гулять, она всегда напоминала мне: «А что ж ты не взяла твоих денег, – вдруг попадутся нищенки, и подать нечего, они заплачут, и Господь рассердится на тебя, что ты их не утешила». Так приучала она меня с малолетства к великой добродетели – милосердия и любви к бедным. Не смею сказать, чтобы семя это принесло обильный плод, но во славу имени Божия скажу, что случалось мне впоследствии и платье (из-под верхней одежды) снимать для отдачи его нищим, не только что делиться с ними последним. Умела она расположить и приучать меня и к молитве. Так, например: были мы с ней на рождественских праздниках где-то «на елке»; я была еще очень мала, не старше трехлетнего возраста. Очень понравилось мне это детское утешение, и, возвратившись домой, я стала просить маму устроить и у нас такую же елку. Что же она мне ответила?

– «Это, Машенька, делается только для тех детей, которые хорошо и усердно Богу молятся; молись хорошенько, и у тебя будет «елка»; Господь милостивый, Он всегда исполняет наши просьбы, наши молитвы». То же повторяла она мне и при других случаях и понуждала молиться. Часто также беседовала она со мной, рассказывала события из Священной Истории, особенно о страдании Спасителя. Бывало, сидит она у окна своей комнаты и шьет, работает что-нибудь, а я приючусь на скамеечке у ее колен и слушаю ее рассказы»[3].

Все эти рассказы пробудили в сердце Марии горячую любовь к Богу, которая ярко проявилась в годы учебы будущей игумении в Павловском институте благородных девиц г. Санкт-Петербурга, куда она была зачислена 19 декабря 1852 года.

Здесь Мария удостоилась нескольких благодатных видений, предопределивших выбор ею жизненного пути.

Когда она была еще во втором классе и лежала в госпитале института больная корью, ей в ночь под Светлую Пасху явился ангел:

«Среди ночи я была разбужена слышанием какого-то шороха. Открываю глаза и в удивлении вижу совершенно ясно и очевидно, среди полнейшей ночной тишины, какое-то существо солнцеобразно-светлое, крылатое, летающее под потолком и повторяющее человеческим голосом слова: «Христос Воскресе! Христос Воскресе!» Какого вида было это существо, я не могу сказать ничего, кроме виденной как бы детской головки между двумя крылышками. О, какую неземную радость почувствовала и моя детская душа. …Я села на своей постельке и так внимала летающему, точно бы он именно ко мне прилетел, меня и приветствовал. Долго ли продолжалось это мое наслаждение, я не могу сказать; но оно было прервано подошедшей ко мне дежурной горничной, которая, заметив, что я сижу, поспешила уложить меня. Я снова уснула под впечатлением сладкого чувства, но с ним же опять и пробудилась на утро, причем мне вспомнилось все виденное и слышанное. Затем я выздоровела и по-прежнему начала заниматься… Но в глубине моего сердца словно таилась какая-то затеплившаяся искорка»[4].

В том же году в ночь на 16 августа после Причащения Св. Тайн Мария удостоилась «чудного видения, положившего решительный и окончательный переворот на всю жизнь» ее:

 «Виделось мне, что я стою в поле, покрытом зеленою травою, стою на коленях и молюсь Богу… Вдруг я стала подыматься от земли, нимало не изменяя своего положения… Наконец, высоко-высоко поднявшись, остановилась. Тут я увидела себя в каком-то ином мире, как мне думалось, на небе. Неизъяснимо сладкое чувство наполнило мою душу. Там было так светло, чудно хорошо, что я не берусь и не в силах описать… Почти совсем передо мною я видела бесчисленное множество людей, стоявших длинными рядами, в несколько рядов, так что и конца не было этим рядам. Все они были по форме своих тел одинаковы; только не таковы были эти тела, как наши – земные, грубые, а – тонкие, прозрачные, как бы из облака вылитые; и настолько прозрачные, что сквозь каждого (человека) можно было видеть стоявшего позади его. И так – до конца этих бесчисленных рядов. Только цвет, или оттенок, этих сквозных тел был не одинаков: иные желтоватее, иные краснее, голубее, белее, и так далее; только все сквозны, легки и прозрачны». Когда, впоследствии «меня однажды спросили, в одежде ли они были, или без нее, я определить не берусь… Скажу только, что если и в одежде, то, значит, и одежда была сквозная; потому что я хорошо видела самые задние ряды сквозь передние, ни малейшей дебелости, или вещественности.

Все эти святые стояли как бы в два лика. Все они пели: то попеременно, то все вместе. И когда они начинали петь, то изо рта каждого из них выдыхалась как бы струя какого-то аромата, наподобие того, как выходит фимиам из кадильниц… Что именно они пели, я не знаю; только так хорошо, что я не могу и высказать…

Я беспрепятственно смотрела вдаль (между рядами). Я думала, что, вероятно, там самый Престол Бога. В эту минуту, как только я это помыслила, вижу, что ко мне приближается один из святых и отвечает прямо на мою мысль:

– Ты хочешь видеть Господа, – для этого не требуется идти никуда, ни в то дальнее пространство: Господь здесь везде. Он всегда с нами и подле тебя!

Пока он говорил мне это, я подумала: «Кто это такой, и почему и как узнал мои мысли, не вполне ясные и для меня самой?». И это не укрылось от него… Он продолжал, как бы в ответ, на мою последнюю мысль:

– Я – евангелист Матфей!

Не успел он окончить эти слова, как я увидела подле себя, по правую сторону, обращенного ко мне лицом – Спасителя нашего Иисуса Христа!

Страшно мне начать изображать подобие Его Божественного вида. Знаю, что ничто, никакое слово не может выразить сего; боюсь, чтобы немощное слово не умалило Великого. Не только описать, но и вспомнить не могу без особенного чувства умиления, без трепета, этого Божественного величественного вида Сладчайшего Господа. Десятки лет миновали со дня видения, но оно живо и неизгладимо хранится в душе моей!.. Все тело было как бы из солнца или–сказать наоборот–самое солнце в форме человеческого тела. Сзади, через левое плечо, перекидывалась пурпуровая мантия или пелена, наподобие того как изображается на иконах; только мантия эта была не вещественная… а как бы из пурпуровой огненной зари… Спускаясь наперед через левое плечо, она покрывала собою левую половину груди, весь стан и, наискось спускаясь по ножкам, покрывала их немного ниже колен и взвивалась по правую сторону, как бы колеблемая воздухом в воздушном пространстве, среди коего и стоял Господь! Правая рука, как и правая сторона груди, были не покрыты мантией, и оставались, как и ножки, солнцеобразными. Стопы совершенно как человеческие, носили следы язв, ясно видимых посреди солнцеобразной стопы. Рука правая была опущена, и на ней виднелась такая же язва, левая рука была поднята, и, как мне помнится. Он ею опирался или держал большой деревянный крест, который единственно был из земного вещества, то есть из дерева. Глава Его, то есть лик, окаймлялся волосами, спускавшимися на плечи; но то были как бы лучи или нечто подобное, устремленное книзу и колеблемое тихим легким веянием воздуха. Черты лика я не разглядела; а и возможно ли было это при таком сильном ослепительном сиянии? Помню только очи Его чудно-голубые; они так милостиво, с такою любовию устремлены были на меня… Я вся как-то исчезла в избытке сладостного восторга и благоговения… Любовь, бесконечная святая любовь объяла все мое существо. Не знаю, долго ли я наслаждалась этим пресладким лицезрением Господа; но наконец бросилась Ему в ноги и простерла руки, чтобы обнять их и облобызать Его, но Он не допустил меня прикоснуться к Его стопам. Он простер Свою десницу, бывшую опущенною, и, дотронувшись до темени моей головы сказал: «Еще не время».

От этого чудного прикосновения, от этого пресладкого гласа я совершенно исчезла. И если бы в ту же минуту не пробудилась, то, думаю, душа моя не осталась бы во мне. Я пробудилась… Вся подушка и вся грудь моя были смочены слезами… Я села на своей койке и мало-помалу начала сознавать, что была не в здешнем мире…»[5]

О своем видении она рассказала духовнику, который поцеловал ее в голову и сказал:

«– Это – твое призвание. Храни эту тайну; а Господь Сам довершит Свое дело.

После этого мне стало как-то легче общаться с людьми; но переворот был уже сделан на всю жизнь»[6].

В годы учебы в институте Марию за ее глубокую религиозность нередко называли «монахиней», «игуменией», а если кому-то не угодит, то и «святошей»[7]. Из беллетризованных воспоминаний одноклассницы Н.А. Лухмановой, видно, что главное место в жизни Марии играла молитва. Вот характерный пример: «в дортуаре скоро настала полная тишина. Только Салопова била поклоны, стоя у кровати на голом полу босиком, в одной рубашке»[8].

При этом Мария всеми силами пыталась вести своих однокашниц ко спасению. Н.А.Лухманова вспоминала:

«Салопова захворала. Болезненная, слабая девочка, она почти никогда не ложилась в лазарет; частые флюсы, лихорадку и мигрень переносила терпеливо и на всякий вопрос отвечала только: «Господь сколько терпел, а мы ничего снести не хотим, сейчас ропщем». Но на этот раз лихорадка истощила ее силы.

Салопова осунулась, пожелтела еще больше и ходила совсем молчаливая, и только когда между девочками возникала ссора или несправедливость, Салопова подходила к ним и молча становилась возле; слушая упреки, бранные слова, она строго, пристально глядела то на ту, то на другую. Девочки краснели и начинали кричать: «Да убирайся ты вон, Салопова!», иногда даже одна говорила другой: «Пойдемте, медамочка, браниться в коридор, там никто не помешает!» Но Салопова, как тень, пробиралась за ними всюду, и девочки смущались, а затем замолкали или обращались к ней на суд.

– Да ты разбери сама, Салопова, ведь она… – Салопова выслушивала обеих и говорила всегда: «Господь всех прощал и нам завещал не ссориться!» И большей частью ссора кончалась, девочки, ворча: «ханжа эта Салопова», расходились, а потом и забывали о ссоре.

Едва ли хоть одна из класса любила Салопову, с ней никто не ходил обнявшись, никто не болтал по ночам на кровати, но, когда девочка раз упала на молитве и ее, бледную, с закрытыми глазами, унесли в лазарет, в классе вдруг образовалась пустота, а вечером, когда все легли в кровать, тем, кто спал около нее, стало жутко, до того привыкли они видеть ее на коленях перед образом и, засыпая, слышать, как она благоговейно, с чувством шепчет молитвы.

Через два дня после того, как Салопову взяли в лазарет, целая группа девочек пришла ее проведать, вскоре это приняло характер паломничества, приходилось даже чередоваться, каждую побывавшую у нее класс осыпал вопросами:

– Ну, что Салопиха? Что говорила?

– Да ничего не говорила, ведь у нее одна просьба: придешь – читай ей Евангелие, а уходишь – просит не ссориться, да ведь как просит-то, чуть не со слезами!

– Ну и что же, ты обещала?

– Да ты бы видела, какими глазами она смотрит, когда говорит, тут все что хочешь обещаешь.

У девочек появились в карманах маленькие Евангелия, которые, по их просьбе, купил отец Адриан, ссоры стали гораздо реже. Не успеют двое войти в азарт, раскричаться, как третья скажет:

– Ах, Господи, а я сегодня к Салопихе, ну что я ей скажу, как спросит? – И ссора затихала сама собой.

Пробовали девочки носить ей гостинцы, но Салопова тут же при них раздавала все другим.

– На что мне лишнее, не надо, и так дают больше, чем съешь, – говорила она, – ты вот лучше потешь меня, посиди подольше да почитай! – И девочки не только охотно сидели, читали, но даже вынимали за ее здравие просвирки и ставили свечи»[9].

В 1861 году Мария сдала выпускные экзамены и вышла из института с аттестатом в котором стояли почти одни пятерки. На экзамене по Закону Божию ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии Преосвященный епископ свт. Иоанникий был весьма удивлен тем, что выпускница Института знала наизусть все Евангелие на церковно-славянском языке. На его изумленный вопрос девица Мария Солопова ответила: «Каждое слово Евангелия так приятно и отрадно для души, что мне хотелось его всегда иметь при себе, а так как с книгой не всегда удобно быть, то я вздумала заучить все, тогда всегда оно будет при мне в моей памяти».

В 1860-х годах Мария поступила в Тихвинский Введенский монастырь, где провела 9 лет.

Здесь она удостоилась многих благодатных видений: Господа, Божией Матери и даже Пресвятой Троицы (уникальный случай в истории женской святости). Вот как матушка вспоминала об этом:

«Видится мне, что я вхожу с южной стороны в какую-то небольшую церковь или часовню (не знаю). Посреди, как бы обратясь к иконостасу, или чему-то вроде того, стоят трое, равные и ростом, и одеждой, и по всему одинаковые (не знаю, как их назвать); имеют они подобие людей, только головы их как бы в тумане, я их почти не вижу. Кроме меня и их, никого нет, – церковь пуста. Меня заинтересовали эти существа, и я довольно смело стала подходить к ним то с той, то с другой стороны, стараясь рассмотреть, кто они. Когда подошла справа, то стоявший с этой стороны обратился ко мне с вопросом: «Какой это монастырь?» Я отвечала: «Введенский». Он снова спросил: «А сколько лет ты здесь живешь?» Я ответила: «Три года». На это Он говорит мне: «Три года ты живешь в монастыре, а не знаешь, какое имя твоему монастырю». Я стала оправдываться и утверждать, что хорошо знаю, что имя моему монастырю «Введенский». Тогда Он подозвал меня поближе к себе и продолжал: «Если ты не знаешь, какое имя этому монастырю, то я скажу тебе: он – Крестокрещенский».

Я и тут противоречила Ему, продолжая спорить, и даже возразила, что «и слова-то такого (крестокрещенский) нет». В это время я увидела главу Его, как главу Спасителя, как она пишется на иконах; в левой руке Своей Он держал огромный деревянный крест, на который Он как бы опирался, а правой рукой Он слегка касался моего плеча и, ударяя ей по плечу, продолжал: «Говорю тебе, – Крестокрещенский; не понимаешь, – так слушай, Я объясню тебе: как христианский младенец крещается водой и Духом, иначе не может быть христианином, так и младенец-монах крещается крестом, – иначе не может быть монахом. – Разумеешь ли теперь?» – прибавил Он. Я (уже и во время речи Его) познала в Нем Господа и в умилении и радости воскликнула: «Так, Господи, разумею, что надо все терпеть ради Твоего Креста». Я проснулась в величайшей радости и умилении; плечо мое еще как бы ощущало на себе прикосновение ударявшей его слегка руки»[10].

Во Введенском монастыре в полной мере проявились лучшие христианские качества Марии: смирение, беспрекословное послушание, любовь к ближним, милосердие. Даже находясь безвыходно в стенах обители, матушка не переставала помогать нищим, приглашая их ежегодно на Пасху, о чем мы узнаем из ее записок: «Вот Наступила Святая Пасха. По обычаю своему я пригласила и дорогих гостей моих – нищих старушек, как и всегда, двадцать числом. В конце Литургии собрались они, пока еще все в церкви, чтобы избежать лишней молвы (уходили же они от меня в то время, когда все сестры, разговевшись, вероятно, ложились отдыхать)».

13 мая 1870 г. Мария была пострижена в рясофор с именем Аркадия. В 1872 г., по благословению своего духовника старца Лаврентия, она перешла в Покровский Зверин монастырь в Новгороде, где подвизалась 6 лет, исполняя послушание регента. Здесь матушка написала акафист святому праведному Симеону Богоприимцу.  В 1878 году инокиня Аркадия была переведена в Знаменский Званский монастырь, располагавшийся на Волхове в 70 верстах от Новгорода, на должность казначеи. В этой обители в конце 1879 г. она была пострижена в монашество с наречением имени Таисия.

А в марте 1881 году ее назначили начальницей крайне неустроенной и даже предназначенной к упразднению Леушинской женской общины Череповецкого уезда, о чем матушка была предуведомлена очередным благодатным видением:

«Видится мне следующий сон. Иду я где-то и подхожу к ржаному полю; рожь так высока, густа и хороша, что на редкость, а мне предстоит все это поле пройти, именно рожью, так как дороги никакой нет, а идти я должна. Жаль было мне топтать такую роскошную на вид рожь, но, уступая необходимости, я пошла. Тут я стала замечать, что колосья ржи хотя и большие, но почти пустые, они перезрели, и зерно вытекло; я подумала с удивлением: «Какой же это хозяин настолько беспечный, что сам себя лишает такой драгоценности, не выжав своевременно?» Хотя и никого не было видно нигде, даже на далеком расстоянии, но мне кто-то (невидимый) ответил на мои мысли: «Тебе предназначено выжать все это поле». Это ужаснуло меня: как, подумала я, могу я выжать все поле, когда я и вовсе не умею жать? Между тем, с этими размышлениями, я проходила этой рожью все дальше и, наконец, дошла до конца его: раздвинув последнюю долю ржи, остававшуюся передо мной, руками, я увидела, что поле уже кончилось, и тут же, сряду, начинается огромное пространство воды, которому и конца не видно; но я почему-то знала, что это вода наливная, а не самобытная, что тут — луг, сенокос, затопленный временно, и что поэтому, имея под ногами твердую почву, идти этой водой безопасно, и я пошла; между тем оказалось довольно глубоко, чем дальше, тем глубже, и я стала бояться утонуть, так как плавать не умею, а вода покрывала меня по шею. Вдруг сверху, как бы с неба упал прямо мне в руку (правую) настоятельский посох, и тот же голос, который говорил мне о ржи, снова сказал при падении посоха: «Опирайся на него, – не потонешь». Действительно, с помощью этого посоха, я шла далее водой, и, наконец, вода стала мелеть, скоро показался луг зеленый, и невдалеке белокаменная ограда, в которой виднелись храмы и корпуса, то есть монастырь. Из храма выходил крестный ход, направлявшийся в те ворота, к которым подходила и я, опираясь на посох. Почти в самых воротах мы встретились, певчие запели входное «Достойно есть», и крестный ход вместе со мной направился обратно к храму. Этим сновидение кончилось… Вечером [того же дня], часов около четырех, подали матушке-игумении телеграмму от митрополита Исидора , предписывающего немедленно прибыть казначее в Петербург к нему. И этот вызов был для назначения меня начальницей Леушинской женской общины»[11].

В процессе управления пустынной обителью игумении Таисии пришлось преодолеть немало искушений и скорбей, клеветы. Чувствуя себя не в силах противостоять им, матушка даже решила оставить управление общиной. И в этот момент увидела необычный сон:

«Вся монастырская площадь как бы объята пламенем; по небу ходят грозные огненные тучи; одна из них как бы спускается на корпус, стоявший против того, в котором жила я (где была и домовая церковь), и в то же мгновение тот корпус вспыхнул пожаром. Ожидая такой же участи и нашему церковному корпусу, я в ужасе отклонилась несколько от окна, в которое смотрела, и, обернувшись по направлению других келий, где тоже смотрели в окна сестры, сказала им: «Молитесь, сестры, вот одно мгновение, и наш корпус загорится, и церковь Божия сгорит, и мы все сгорим, молитесь!» Сказав это, я снова обратилась к окну; но каково же было мое удивление, когда я увидела вместо оконной рамы (сейчас лишь бывшей тут, в которую я и смотрела) икону, стоявшую ликом на монастырь, а ко мне – доской. Чтобы узнать, какая это была икона, я стала заглядывать сбоку; вдруг икона стала сама поворачиваться понемногу и стала как бы поперек окна, ликом обратясь ко мне, стоявшей по левую ее сторону. Я увидела, что это икона «Скоропослушницы» Божией Матери, и к довершению моего изумления, у Нее в ножках лежала живая глава св. Иоанна Предтечи, с которым Она, Владычица, громко разговаривала. Я ясно слышала этот их разговор и видела, как уста живой главы шевелились, произнося слова, но разобрать, расслышать разговора не могла. Вдруг Царица Небесная обратилась ко мне и говорит: «Чего вы все смущаетесь, и ты чего боишься?» И с этими словами Она подняла Свою правую ручку и, ей указывая на главу Предтечи, прибавила: «Мы с ним всегда храним Свою обитель! Не бойся, больше веруй!»

Объятая неизъяснимой радостью от этих слов, я бросилась поцеловать эту ручку, пока она живая, и в трепете воскликнув: «Владычица!» – я облобызала эту ручку, но уже не живую, а изображенную, как и вся икона. В ту же минуту я проснулась; легко, отрадно было у меня на душе, как будто никакого горя и не было. Слезы радости лились, и я вся трепетала. Я, очевидно, понимала, что Она хранит Свою обитель вместе с Предтечей, коему посвящена эта обитель (Предтеченская), и, укрепившись верой, я твердо решилась все терпеть и трудиться для пользы святой обители, хотя бы и умереть пришлось для сего, но самовольно не оставлять обители и стараться упорядочить и облагоустроить ее с помощью Самой Владычицы, в чем уже и не сомневалась»[12].

Вместе с тем скорби не оставляли матушку. В 1883 году с ней случился инсульт, следствием которого стал двусторонний паралич, осложненный воспалением легких. От этой болезни матушку излечил архангел Михаил. И игумения вновь самоотверженно взялась за дело благоустройства Леушинского монастыря.

При этом она всеми силами старалась насадить в нем традиции благотворительницы, что поначалу было сделать крайне сложно, так как Леушинская община находилась в глухом пустынном месте за труднопроходимыми лесами и болотами. Единственное селение, до которого можно было беспрепятственно добраться (деревня Леушино), находилось в 2-х верстах, а остальные, ввиду удаленности (9 верст и более) и неудобства путей сообщения из-за наличия труднопроходимых болот являлись малодоступными. Поэтому Леушинская община была крайне бедна, сестры иногда по нескольку дней оставались без куска хлеба. Но даже в таком положении настоятельница находила возможность помогать нищим. Например, в 1886 году, когда возникла насущная необходимость построить новый каменный храм, матушка поехала в Киев – город богатый, имевший немало благотворителей. Несмотря на это, она уезжала из него без копейки денег, но с двумя маленькими сиротками, то есть везла в свою и без того нищую обитель два голодных рта. Поскольку денег на отдельный билет для сироток не было, матушка уступила им свою койку. Она вспоминала: «Физически я была вся разбита дорогой, ехав в третьем классе; но и там мне пришлось сидеть между лавочек, потому что, везя с собой двух маленьких сироток, их укладывала на лавочку, а сама ютилась на ящике между ними»[13].

И этот подвиг сострадания и милосердия не остался без награды. Через день после приезда в Леушино игумения Таисия удостоилась видения Божией Матери, которая благословила место для устройства храма и дальнейшие труды настоятельницы. Вот как матушка вспоминала об этом:

«Все мы в нашей домовой церкви; пришли, чтобы отсюда крестным ходом идти встречать идущую к нам Царицу.

У всех у нас в руках свечи зажженные, а у меня в руке, кроме моей зажженной свечи, еще толстая необожженная восковая свеча, которую мне и приказано, когда придет Царица, то зажегши от своей горевшей свечи эту толстую свечу, подать Ей, Царице.

Все мы крестным ходом и вышли на монастырскую площадь, где ныне храм, и остановились в ожидании прихода Царицы. Долго, долго Ее не было, так что у нас от свечей оставались в руках лишь маленькие огарки.

Вдруг вдали, по направлению к св. воротам, на горизонте показалось как бы восходящее солнце, между тем как был яркий полдень, и солнце светило над головами. Мы стали вглядываться в это, и увидели, что оно не подымается как обычно солнцу, а, идя по земле, подвигается по направлению к нам. Когда этот солнечный шар подошел ближе, то ясно можно было разглядеть, что он овальный, то есть продолговатый, и ядро света заключается в самой середине, в центре его. Когда оно подошло еще ближе к св. вратам, то уже ясно все увидели, что это Царица Небесная (во весь рост) шла к нам, Она-то и была ядро света солнечного, а круг, образовавшийся около Нее, были лучи. Как только Она взошла в св. врата обители, над Ней в небе запели Невидимые Силы «Достойно есть». Эту же песнь запели и сестры, ожидавшие Ее, зазвонили все колокола, и произошло нечто необычное. Между тем я раздумывала: «Так вот какая Царица пришла, не земная, как я ожидала, а Небесная Царица; так подавать ли мне Ей свечу, приготовленную для Нее, или нет?»

На эту мысль ответила следующая мысль: «Да ведь тот, кто дал такое распоряжение (а кто это был, я не знаю), может быть и знал, какая Царица придет; да притом же «истинное послушание не рассуждает»; мне велено подать, и я должна». Решив таким образом, я зажгла приготовленную большую свечу от своего горевшего огарка и, подойдя к Царице, низко поклонилась Ей, но не в ноги, потому что обе мои руки были заняты, и молча со страхом и благоговением подала Ей свечу зажженную. Но к удивлению моему, Она, милостиво смотрев на меня, подняла ручку и протянула ее не к подаваемой Ей большой свече, а к моему огарку, который я держала в левой руке, и при этом сказала мне: «Мне угодна свеча, горевшая в твоих трудах для Меня, а эту свечу (указав на большую) возьми себе и снова трудись с ней, пока Я опять приду на это место» Я, объятая благоговением, не могла ни слова вымолвить и молча поклонилась Ей, взявшей из левой моей руки огарок. Тут я снова услышала пение (которое или за разговором с Царицей уже не слыхала, или же действительно оно прекращалось, не знаю) и проснулась, объятая трепетом благоговейным; из этого я поняла, что Царица Небесная как бы благословила своим посещением место, назначенное для Ее храма (храм во имя Похвалы Богородицы), ибо Она на этом именно месте стояла; благословила и труды мои, приняв прежние и указав новые, большие и труднейшие, которые предстояли мне в деле созидания храма Ее»[14].

Храм был построен в рекордно короткое время, несмотря на то, что матушке так и не удалось найти ни одного крупного благотворителя. Иоанн Кронштадтский в первое же посещение Леушина на вопрос настоятельницы, благословит ли Господь ее труды, ответил: «Как не благословит, уже благословил. Такой храм построила в такое короткое время при полном отсутствии средств»[15]. В той же беседе святой просил матушку молиться за него, отметив, что ее молитва имеет дерзновение перед Господом.

После Похвальского собора игуменией Таисией при практически полном отсутствии источников доходов было устроено несколько десятков храмов, часовен, подворий и келейных корпусов, что воспринималось современниками как настоящее чудо. В этой связи интересен отзыв о деятельности матушки череповецкого городского головы И.А. Милютина, сделанный в самом начале ее храмостроительской деятельности – 28 марта 1891 года: «Мать Таисия обладает большими созидательными способностями. Она создала в какие-нибудь 10 лет религиозно-просветительский муравейник с просветительно-культурным направлением в таких размерах, в каких земства целой губернии ничего подобного в гражданско-экономическом направлении не создали, несмотря на то располагали всеми платежными силами населения самодержавно. В монастыре теперь: и школа начальная, и школа профессиональная, приближающаяся теоретическим курсом к прогимназии, всевозможные виды рукоделия, художественная живопись. Причем идет и сельское хозяйство: продолжается корчевка пенья и т.п. Ведь просто это женщина-американец, заслуживающая глубокого уважения и сочувствия. Отрадно видеть и слышать, что здесь в этом улье трудящихся сестер насчитывается уже более 250, преимущественно из тех, которых жизнь и судьба обездолила и которые, быть может, стояли недалеко от края житейского омута»[16].

Из глубокого смирения, которое являлось характерной чертой игумении Таисии, она никогда не приписывала себе  успехи родного монастыря. В ответ на слова похвалы в ее адрес, сказанные на 20-летнем юбилее игуменства, она коротко ответила: «Все сделанное в Леушине, не я сделала, а совершил Господь через мою немощь»[17].

Еще одним важным качеством матушки являлась ее огромная христианская любовь к людям, которая распространялась как на сестер, так и на посетителей Леушинского монастыря. В этой связи показательно письмо паломника В. Хелиуса, адресованное одной из леушинских монахинь:

«Прошу Вас, мать Иннокентия, передать при случае, матери Игумении [Таисии] мою почтительнейшую и искреннюю признательность за ее ласковое и материнское обращение со мною; передайте также, что от встречи с нею у меня осталось самое светлое, самое чистое воспоминание; буду прямо счастлив, если когда-либо доведется ее увидеть. Не могу скрыть от Вас, что все Вы, монахини, своею чистотою, своею бескорыстною преданностью служению Господу, своим простым, бесхитростным обхождением внушили мне уважение к Вам и веру, что есть люди, которые верят в Бога и из любви к Нему отдают свою Ему жизнь и видят в этом счастье! Одно могу сказать, что благодаря Вашей обители я иначе стал смотреть и на других духовных… Дай Вам Бог всем силы и успеха в Вашей жизни. Преданный Вам В. Хелиус. 16 июня 1911 г»[18].

Еще одной чертой матушки являлась ее сострадательность. Игумения Таисия всегда воспринимала чужую боль как свою и стремилась, по мере своих сил, облегчить ее. В этой связи становится понятной особенность Леушинского монастыря, отмеченная в процитированном выше письме И.А. Милютина: наличие в нем большого числа сестер, «которых жизнь и судьба обездолила и которые… стояли недалеко от края житейского омута». Это действительно так. В послужных списках насельниц неоднократно встречаются упоминания, что они приняты как сироты или из сострадания к физическим и умственным недостаткам. При обители имелось несколько гостиниц, значительная часть помещений в которых была отведена для нищих и убогих, которые жили бесплатно и питались от монастырского стола. Кроме того, матушка устроила при монастыре женское училище, в котором обучались и содержались за монастырские средства дети-сироты, при этом обитель брала на себя обязанности по дальнейшему их трудоустройству.

С 1891 года игумения Таисия становится одним из самых близких духовных чад святого праведного Иоанна Кронштадтского, по благословению которого она устроила и возобновила около десятка монастырей и скитов, в том числе Воронцовский Благовещенский Псковской губернии, Сурский Иоанно-Богословский Архангельской губернии, Иоанновский г. Санкт-Петербурга, Ферапонтов и Парфеновский Новгородской губернии. На освящении храма последнего монастыря Иоанн Кронштадтский сказал леушинской настоятельнице замечательные слова:

 «Поздравляю тебя, матушка, с радостию и с новым великим делом возникновения новой обители. Ты подобна преподобному Сергию Радонежскому, изводишь из сестер своей обители настоятельниц и учредительниц других обителей, искусных инокинь, которые по слову апостола «довольны будут и других научити» – великая тебе за это награда от Господа»[19].

В одном из писем, обращаясь к деятельности матушки по устроению новых монастырей, он очень лаконично и точно охарактеризовал ее: «Ты Царство Божие водворяешь, а врага бесплотного гонишь». Действительно, во всех новых обителях матушка стремилась привить дух любви и милосердия, каждый раз посрамляя «бесплотного врага».

Стоит ли удивляться, что Иоанн Кронштадтский очень высоко отзывался о духовных дарованиях игумении Таисии, открыто называя ее «подвижницей», «угодницей Божией», «богопризванной», «боголюбезной», «избранницей Царицы Небесной», а себя подчас именуя ее «духовным сыном» и «послушником». Даже общепринятое обращение к игумениям «Ваше Высокопреподобие» он переиначил, называя свою духовную дочь не «высокопреподобием», а «высокопреподобной», то есть святой. Вот одно из характерных обращений к матушке: «Кланяюсь тебе, святой старице, и целую твою священную главу, мыслящую непрестанно, яже суть Божия»[20].

Духовную чистоту матушки высоко ценили святые страстотерпцы император Николай II и императрица Александра Федоровна. В 1904 году игумения Таисия была впервые представлена Государыне Императрице Александре Феодоровне, и с этого времени их связывали глубокие духовные отношения. В 1911 году Игумения Таисия имела честь представляться Государю Императору Николаю II и всей Августейшей Семье. В том же году ей были подарены портреты Царственной Четы с собственноручными подписями, позднее – аметистовые четки. Всего она представлялась императорской семье 7 раз, случай исключительный для игумении удаленного от крупных городов монастыря.

Матушка Таисия написала значительное число замечательных духовных книг, в том числе «Письма к новоначальной инокине», «Духовные стихотворения», «Беседы с о. Иоанном Кронштадтским», «Келейные записки». Прочитав последние о. Иоанн Кронштадтский написал: «Дивно, прекрасно, божественно! Печатайте в общее назидание»[21].

А отзывом на стихотворение, посланное в 1898 г. к Рождеству Христову стали, слова святого: «Дорогое письмо твое я получил и вместе с ним – прекрасные стихи Пресвятой Матери Деве! Да, Матушка! Пять талантов дал тебе Господь, и сторицею ты их возвращаешь»[22].

Игумения Таисия преставилась 2 января 1915 года в Леушинском монастыре и была погребена в специально устроенном склепе в правом приделе собора в честь Похвалы Божией Матери. Ровно за три года до кончины во время тяжелой болезни она удостоилась видения Иоанна Кронштадтского, показавшего особое попечение о ней святого и ставшего своеобразным предсказанием ее посмертной участи (быть рядом с ним). Вот ее рассказ:

«Нахожусь я в Богословском скиту Леушинского монастыря, в излюбленном месте отца Иоанна… Нахожусь совершенно одна: ни в церкви, ни в кельях, прилегающих к ней, нет никого. Я из своей кельи чрез галерейку, прилегающую к ней, прохожу в алтарь дверью с правой боковой стороны. Только переступила порог, так и замерла на месте от удивления, ибо увидела дорогого приснопамятного отца и друга своего духовного, протоиерея Иоанна (Кронштадтского). Он стоял против жертвенника, лицом к востоку, в руках у него была небольшая книжечка, вроде Служебника или Канонника, по которой он читал. На нем была шелковая светло-лиловая ряса, поверх нее белая парчовая епитрахиль с золотыми галсами, а на груди наперсный крест. Он стоит, читает и как бы не замечает меня, так что я думала – не призрак ли это? Наконец решаюсь спросить: «Батюшка дорогой, да вы ли это? Откуда вы взялись?» Он быстро обернулся, положил книжечку на жертвенник и со словами: «А, – здравствуй, Таисия», – направился ко мне между святым престолом и Царскими вратами. Подошед ко мне и благословив меня, он снова повторил: «Здравствуй, матушка, я – за тобой!» Я очень обрадовалась, предполагая, что он [зовет меня кататься], как и при жизни нередко брал меня с собою покататься, причем свободно и удобно было открыть ему свое душевное состояние, ответила ему: «Очень рада, Батюшка, но с кем же вы приехали?» – «Ни с кем, один, – отвечает он, – говорю же я тебе, что за тобой приехал; но прежде всего скажи мне, есть ли какой-нибудь хуторок или дачка пустынная, или хотя келья пустынная, где бы нам с тобой можно жить?» Я решительно недоумеваю и говорю: «Ничего такого у меня нет, да и для чего нам это? Ведь я теперь очень стара, совсем немощна, слаба и мне ничего для вас ни приготовить, ни послужить». – «И не нужно ничего!» – отвечает он. «Батюшка, родной вы мой! Чего бы вожделеннее, как быть всегда с вами, но ведь я вас там с голода уморю, да и что мы будем там делать, чем заниматься, ведь уж я ни на что не способна?» – «Говорю я тебе, что там ничего не нужно, а занятие одно там – непрестанная молитва»»[23].

Роль игумении Таисии в истории женского монашества очень сложно переоценить. Она осталась в истории как замечательная устроительница храмов и монастырей, многие из которых сейчас возрождены. В их числе Сурский монастырь Архангельской области и Иоанновский монастырь г. Санкт-Петербурга, который имеет статус ставропигиального. Возрождается Леушинский монастырь, правда не на историческом месте, которое ныне скрыто водами Рыбинского водохранилища, а на берегу рукотворного моря – в селе Мякса. Вторая Леушинская обитель учреждена на бывшем еее Санкт-Петербургском подворье при храме Иоанна Богослова. Во всех перечисленных обителях совершаются монашеские постриги, и сестры на своем иноческом пути стараются подражать игумении Таисии.

Почитание игумении Таисии как святой старицы началось еще при ее жизни, свидетельством чему служат высказывания о ней духовного отца – святого праведного Иоанна Кронштадтского. Продолжилось оно и после блаженной кончины матушки, причем не только в России, но и за рубежом, где издаются ее сочинения. В частности, в США изданы на английском языке «Келейные записки» и «Письма к новоначальной инокине». Последнее произведение вышло также в Греции в греческом переводе.

В газете «Леушино» (№ 2 за 2005 г.) приведен подробный рассказ архимандрита Германа (Подмошенского) о работе над переводом «Келейных записок матушки» под названием «о. Серафим Роуз – переводчик игумении Таисии», который мы приведем в сокращении

«Я познакомился с отцом Серафимом Роузом…, [под моим влиянием] он стал православным. И мы решили жить в лесу…, как преподобные. Но был вопрос: почему одни преподобные, а женщин нет?… И потом я узнаю, что была такая Таисия. И стал искать… [Одна] старушка нашла книжку… И мы с отцом Серафимом, затаив дыхание, сидели переводили… В конце концов мы начали издавать частями в нашем журнале на английском языке «The Orthodox Word» — «Православное слово». … Пришло время и нужно было показать… американцам, а особенно американкам, что есть тип преподобных русских женщин, подвижниц, и вот доказательство. Для этого нужно было выпустить эту книгу. И мы трудились, нашли старые фотографии, картинки – в основном в старых номерах «Русского паломника», и издали эту книгу. Когда мы издали «Келейные записки» Игумении Таисии, то большой интерес поднялся среди женщин-американок. Так что сейчас у нас уже пять женских маленьких монастырей. А началось все с Таисии… [Она] можно сказать единственная святая, настоящая святая, [которая] говорит о своей жизни»[24].

Митрополит Вениамин (Федченков; † 04.10.1961 г.) в своем фундаментальном труде «Отец Иоанн Кронштадтский» отдельную главу посвятил леушинской настоятельнице, отметив:

«Отец Иоанн чтил ее как угодницу Божию. Довольно послушать лишь, какими именами он титуловал ее в письмах своих… Из одних этих приветствий можно видеть, как высоко смотрел о. Иоанн на эту его сотрудницу в монастырских делах и вообще его духовную знакомую-дочь, сестру и мать. Если сказать кратко, то он почитал ее как благодатную, богоугодную монахиню, святую, говоря словами апостола Павла, христианку (см.: 2 Кор. 13, 12; Флп.4, 21 и др.); или, как говорят наши православные, «угодницу Божию». Следовательно, она и была таковой действительно, если Батюшка почитал ее «благодатною»»[25].

Это высказывание маститого иерарха является лучшим свидетельством почитания матушки как святой и в среде русской эмиграции, и в советской России, куда митрополит Вениамин вернулся в 1945 г.

Но особенно широкое почитание игумении Таисии началось в конце 1990-х годов после возвращения к русскому читателю ее сочинений. С 1999 года установилась традиция проведения близ села Мякса Череповецкого района на берегу Рыбинского водохранилища молебнов и чтений акафистов в память о затопленном Леушинском монастыре и его настоятельнице. В Мяксе устроен храм, освященный в честь Рождества Иоанна Предтечи (также в память о Леушинском монастыре). О игумении Таисии и дорогом ее сердцу Леушине снято несколько фильмов, написано несколько сотен статей, регулярно проводятся лекции, концерты, паломнические поездки.

К матушке обращаются за молитвенной помощью и получают просимое. Известны случаи исцелений от тяжелых болезней и помощи в житейских проблемах, спасения на водах по молитвам игумении Таисии[26].

[1] Записки игумении Таисии, настоятельницы первоклассного Леушинского женского монастыря: (Автобиография). Пг.: Леушинский монастырь, 1916. С. 3.

[2] Там же. С. 4.

[3] Там же. С. 5-6.

[4] Там же. С. 8.

[5] Там же. С. 9-12.

[6] Там же. С. 13.

[7] Там же. С. 8.

[8] Лухманова Н.А. Девочки // [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://az.lib.ru/l/luhmanowa_n_a/text_0010.shtml  (дата обращения: 31. 08. 2016).

[9] Там же.

[10] Записки игумении Таисии… С. 53-54.

[11] Там же. С. 86-88.

[12] Там же. С. 89-90.

[13] Там же. С. 100.

[14] Там же. С. 101-102.

[15] Беседы о. протоиерея Иоанна с настоятельницей Иоанно-Предтеченского Леушинского первоклассного монастыря игуменией Таисией: С присовокуплением описания некоторых особ. событий из жизни игумении Таисии. СПб.: Синодальная тип., 1909. С. 4.

[16] ЦГИА СПб. Ф. 513. Оп. 75. Д. 90. Л. 3-4.

[17] Скромное торжество в обители // Новгородские епархиальные ведомости. 1901. № 13. С. 870.

[18] Копия письма посетителя Иоанно-Предтеченского Леушинского монастыря // Новгородские епархиальные ведомости. 1911. № 29. С. 958.

[19] Путешествие о. протоиерея Иоанна Кронштадтского // Вестник Санкт-Петербургского градоначальства и полиции. 1902. № 156.

[20] Письма о. протоиерея Иоанна к настоятельнице Иоанно-Предтеченского Леушинского первоклассного монастыря игумении Таисии. СПб.: Синодальная тип., 1909. С. 89-90.

[21] Записки игумении Таисии… С. I.

[22] Письма протоиерея Иоанна… С. 15.

[23] Светлой памяти доброго Кронштадтского пастыря // Кронштадтский пастырь. 1912. № 18. С. 316-318.

[24] Леушино. 2005. № 2.

[25] Вениамин (Федченков). Отец Иоанн Кронштадтский. М., 2000. С. 126-158.

[26] См., например:  Кирилла (Червова), монахиня. По молитвам к матушке Таисии : современные случаи чудесной помощи по обращениям к Леушинской игумении // Благовестник. – 2015. – № 1-2. – С. 33-36; Киприан, иеромон. «Дивно, прекрасно, божественно…»: рассуждения о факте явления Святой Троицы игумении Таисии (Солоповой) // Благовестник. – 2015. – № 1-2. – С. 37-38.